Вот сейчас как!... А фиг. я лучше подаренные мне рукописи наконец выложу. Nippon Sigatsu, мрр.
С недавних пор первым, что попадалось России на глаза после пробуждения, была желтая березовая ветвь. Она приветливо качала руками-плетьми и шептала «Доброе утро» сухими листьями.
Сегодня она приютила ворону, которая, тяжело взмахнув крыльями, взлетела, как только подходишь к окну. Один из листьев вздрогнул и, оторвавшись, понесся прочь, вторя движениям ветра, разметавшего по двору яркие осенние лоскуты.
Вдохнув теплый сладкий воздух, понимаешь, что дела, запланированные на сегодня, можно и отложить. Пора забыть на время о политике и вспомнить, что есть сад, который требует ухода.
Горчинкой на языке аромат костра; мягкая куча листьев напоминает старые деревенские сеновалы, на которых так приятно спать летом; синее холодное небо, будто затянутое тонкой корочкой льда первых заморозков.
Рассеянно смотреть на Пруссию, который с момента возведения Берлинской стены не разу не улыбнулся.
− Ты так и не обжился в моей стране? – спрашивать, словно не обращаясь ни к кому.
− Естественно, мне бы было более комфортно дома, − тянет, как ирис, слова он.
− Так, значит, ты хочешь уйти. Как и они, − его ленивая интонация что-то неприятно цепляет внутри. Словно ему все равно.
− Кретином был, Россия, кретином и помрешь, − снова он тянет слова, что не разобрать, где истина, где ложь.
− И как это понимать? – сесть на подушке из листьев, чтобы заглянуть ему в глаза.
− Как хочешь, так и понимай. А мне надоело, − нажимая носком сапога на грудь, заставляет лечь обратно, − Мне надоело, слышишь, ждать, когда ты заметишь.
Садится верхом на бедра, сжимает запястья над головой, смотрит в глаза, взгляд тягучий, как и интонации; дотрагивается губами до губ. Поцелуй выходит горько-сладким, как ирис с дымом. Отстраняется. Знать и понимать все.
***
Знать и понимать все.
И, тоскливо вдыхая горький табачный дым, смотреть, как, взметнувшись вслед за ветром, листья цвета ржавчины укрывают того, к кому вернулся, и того, кто заменил для него всех.